Добрый вечер, Светлана!
Рада, что Вам и другим девочкам кто поделился комментариями понравилась публикация истории этого снимка.
Признаюсь, тоже плакала, после прочтения рассказа "Телеграмма", уж так все описано точно, все явно представляла. Какой же простой Тихон, доброй души человек, пытался скрасить последние дни, а она такая чуткая все поняла и не дала себя пожалеть. Мысленно подгоняла дочь и поезд, чтоб успела увидеться и проститься. Очень понравилось обращение "Ненаглядная, моя".
--------------
А вообще по поводу этого фотоснимка есть еще история, немного пересекающаяся с историей в посте, более длинная, от Олега Осетинского
(кинодраматурга, писателя и журналиста) :
Я никому ничего не должен?
На днях прочел в газете: «Нашлось кольцо Марлен Дитрих. Она потеряла его в озере 75 лет назад, катаясь на американских горках». Марлен Дитрих — надменная суперзвезда, «голубой ангел» западного кино, подруга Хемингуэя, Ремарка, Жана Габена. Такая, казалось бы, далекая от нашей бедной, забитой веками и большевиками инфантильной России.
Но вот какая вспомнилась удивительная история…
…Я был советским библиотечным ребенком, любил, как все дети, читать сентиментальные рассказы советского писателя К. Паустовского. Потом попал в Сибирь, прошел там суровейшую школу выживания. Вернувшись в Москву, стал пробиваться в кино.
Все мы тогда бредили Западом, русской культуры как бы стеснялись. Шла «оттепель» — первая духовная «перестройка». Однажды мне в руки попала моя детская книжка Паустовского — отшатнулся с краской стыда. И тут как раз — звонок Андрона Кончаловского: «Марлен Дитрих приехала!»
Вечером у Дома литераторов — не пробиться. Но Андрон ведь сын баснописца! Поэтому мы сидим в партере. И вот — Она. Узкое белое платье. Потрясающая фигура. Колье из огромных бриллиантов. Чуть хрипловато запела — бесстрастно, как бы сверху, и чудовищно эротично. «Лили Марлен»! Мы лопались от священного восторга! Вот оно! Зал ревел…
Напились мы тогда у Андрона по-страшному. Орали, визжали — к черту Россию лапотную, только Запад! Его изощренность, его раскрепощенность, его свобода! Проснулись днем, опохмелялись, и на второй концерт Марлен Дитрих пойти сил уже не было...
Прошло много лет, пришла настоящая перестройка — перепалка, перестрелка. Дюжина олигархов и десять тысяч обкомовцев-ЦКВЛКСМовцев быстро скупили за гроши всю Россию. Народ стал вымирать — по миллиону в год. Слово «мораль» было оплевано, самой популярной стала крутая фраза: «Я ничего никому не должен!» Как бы сбывались наши оттепельные мечты: Россия захлебывалась восторгом свободы, не замечая ее стремительного обращения в своеволие, в свободу от идеалов и принципов христианской цивилизации. Над словами «долг», «патриотизм», «душевность» издевались сверху донизу, от радио до ТВ. Страной правили новые русские мошенники, блатные и горсть новых бюрократов. Я от этой вони и грязи сбежал на Запад, с ужасом слушал новости о Жириновском, об авторитетах, правящих целыми областями, о путанах, ставших главными звездами медиа, о Березовских и Потаниных, о батальонах киллеров и прочей пене лжекапитализма.
Так прошло 15 лет! Но мало-помалу Россия стала опоминаться, оглядываться, хотя бы стонать. Я вернулся в Москву, съездил в Крым, страну нашего юного диссидентства, с ужасом бежал из шалманистого, грохочущего Коктебеля. Заехал в Старый Крым, и вот случайно попал в маленький, только что открытый музейчик всеми забытого детского моего кумира Константина Паустовского.
Осмотрел бедную экспозицию с как бы снисходительной полуусмешкой умудренного огромным миром небожителя и, выходя, вдруг увидел на стене в холле странную фотографию: Константин Паустовский, а перед ним на коленях стоит какая-то странная женщина. Я наклонился, прищурясь…и, не веря своим глазам, обернулся к девушке-экскурсоводу! И она кивнула мне с улыбкой понимания: «Да, это — Марлен Дитрих!»
Признаюсь, я был в легком шоке.
А когда девушка рассказала мне историю этой фотографии, пришел в шок настоящий…
Потому что оказалось, что на том самом втором вечере Дитрих в ЦДЛ, куда мы с Андроном не пошли, случилось нечто фантастическое для «новой» России!..
Итак, в конце концерта на сцену ЦДЛ вышел с поздравлениями и комплиментами большой новый начальник — из старых, конечно, кагэбэшников, — и любезно спросил у Дитрих: «Что бы еще вы хотели увидеть в Москве? Все, что угодно! Кремль, Большой театр?»
И недоступная богиня в миллионном колье вдруг тихо так ему сказала: «Я бы хотела увидеть знаменитого русского писателя Константина Паустовского. И поклониться ему. Это моя мечта и мой долг».
Сказать, что все присутствующие были ошарашены, — значит не сказать ничего! Мировая звезда — и какой-то Паустовский! Что за бред? Все зашептались. Начальник, тоже обалдевший сначала, опомнился первым, понял — с жиру бесятся! Ничего, и не такие странности видели и причуды у полоумных звезд!
И всех подняли на ноги, и к вечеру нашли этого самого Паустовского, уже полуживого, умирающего в дешевой больнице. Объяснили. Врачи запретили. Попросили. Отказался сам Паустовский. Потребовали. Не вышло. Пришлось, неумело с непривычки, умолять.
И вот в тот второй вечер при огромном скоплении народу на сцену ЦДЛ вышел, пошатываясь, высокий худой старик — и сияющая легендарная звезда Запада, гордая киношная валькирия, подруга Ремарка и Хемингуэя вдруг безо всяких слов, молча грохнулась перед ним на колени, а потом, схватив его руку, долго ее целовала и прижимала к своему лицу, залитому абсолютно некиношными слезами. Зал замер, как в параличе. И потом медленно, неуверенно, оглядываясь, как бы стыдясь чего-то, начал медленно вставать. И тут чей-то негромкий женский голос выкрикнул что-то потрясенно-невнятное — и зал сразу как прорвало бешеным водопадом рукоплесканий!
А потом потрясенного Паустовского усадили в кресло, и, когда блестящий от слез зал, отбив ладони, затих, Марлен Дитрих тихо объяснила, что прочла она в жизни книг как бы немало, но самым большим литературным потрясением в ее жизни стал рассказ советского писателя Константина Паустовского «Телеграмма», который она случайно прочитала в немецком переводе в каком-то сборнике рекомендованных немецкому юношеству рассказов. И, утерев последнюю, совсем уж бриллиантовую слезу, Марлен сказала, очень просто:
«С тех пор я чувствовала как бы некий долг — поцеловать руку писателя, который это написал. Сбылось! Я счастлива, что успела это сделать»…
Вот, собственно, и вся история.
Ох, как же часто мы обманываемся насчет Запада! И как трудно иногда разглядеть за безумным блеском недоступной звезды отзывчивое, трепетно бьющееся человеческое сердце. Доброе и отзывчивое. Которого не разглядела в матери дочь Марлен…
А вообще, как же это чудно — успеть заплатить долг!
Слава богу, модная среди отбросов олигархата фраза «Я никому ничего не должен!» выходит из моды — даже в России.
Все моднее быть честным.
И, возможно, скоро станет модным вообще иметь некий долг.
А исполнить его — еще моднее.
Рада, что Вам и другим девочкам кто поделился комментариями понравилась публикация истории этого снимка.
Признаюсь, тоже плакала, после прочтения рассказа "Телеграмма", уж так все описано точно, все явно представляла. Какой же простой Тихон, доброй души человек, пытался скрасить последние дни, а она такая чуткая все поняла и не дала себя пожалеть. Мысленно подгоняла дочь и поезд, чтоб успела увидеться и проститься. Очень понравилось обращение "Ненаглядная, моя".
--------------
А вообще по поводу этого фотоснимка есть еще история, немного пересекающаяся с историей в посте, более длинная, от Олега Осетинского
(кинодраматурга, писателя и журналиста) :
Я никому ничего не должен?
На днях прочел в газете: «Нашлось кольцо Марлен Дитрих. Она потеряла его в озере 75 лет назад, катаясь на американских горках». Марлен Дитрих — надменная суперзвезда, «голубой ангел» западного кино, подруга Хемингуэя, Ремарка, Жана Габена. Такая, казалось бы, далекая от нашей бедной, забитой веками и большевиками инфантильной России.
Но вот какая вспомнилась удивительная история…
…Я был советским библиотечным ребенком, любил, как все дети, читать сентиментальные рассказы советского писателя К. Паустовского. Потом попал в Сибирь, прошел там суровейшую школу выживания. Вернувшись в Москву, стал пробиваться в кино.
Все мы тогда бредили Западом, русской культуры как бы стеснялись. Шла «оттепель» — первая духовная «перестройка». Однажды мне в руки попала моя детская книжка Паустовского — отшатнулся с краской стыда. И тут как раз — звонок Андрона Кончаловского: «Марлен Дитрих приехала!»
Вечером у Дома литераторов — не пробиться. Но Андрон ведь сын баснописца! Поэтому мы сидим в партере. И вот — Она. Узкое белое платье. Потрясающая фигура. Колье из огромных бриллиантов. Чуть хрипловато запела — бесстрастно, как бы сверху, и чудовищно эротично. «Лили Марлен»! Мы лопались от священного восторга! Вот оно! Зал ревел…
Напились мы тогда у Андрона по-страшному. Орали, визжали — к черту Россию лапотную, только Запад! Его изощренность, его раскрепощенность, его свобода! Проснулись днем, опохмелялись, и на второй концерт Марлен Дитрих пойти сил уже не было...
Прошло много лет, пришла настоящая перестройка — перепалка, перестрелка. Дюжина олигархов и десять тысяч обкомовцев-ЦКВЛКСМовцев быстро скупили за гроши всю Россию. Народ стал вымирать — по миллиону в год. Слово «мораль» было оплевано, самой популярной стала крутая фраза: «Я ничего никому не должен!» Как бы сбывались наши оттепельные мечты: Россия захлебывалась восторгом свободы, не замечая ее стремительного обращения в своеволие, в свободу от идеалов и принципов христианской цивилизации. Над словами «долг», «патриотизм», «душевность» издевались сверху донизу, от радио до ТВ. Страной правили новые русские мошенники, блатные и горсть новых бюрократов. Я от этой вони и грязи сбежал на Запад, с ужасом слушал новости о Жириновском, об авторитетах, правящих целыми областями, о путанах, ставших главными звездами медиа, о Березовских и Потаниных, о батальонах киллеров и прочей пене лжекапитализма.
Так прошло 15 лет! Но мало-помалу Россия стала опоминаться, оглядываться, хотя бы стонать. Я вернулся в Москву, съездил в Крым, страну нашего юного диссидентства, с ужасом бежал из шалманистого, грохочущего Коктебеля. Заехал в Старый Крым, и вот случайно попал в маленький, только что открытый музейчик всеми забытого детского моего кумира Константина Паустовского.
Осмотрел бедную экспозицию с как бы снисходительной полуусмешкой умудренного огромным миром небожителя и, выходя, вдруг увидел на стене в холле странную фотографию: Константин Паустовский, а перед ним на коленях стоит какая-то странная женщина. Я наклонился, прищурясь…и, не веря своим глазам, обернулся к девушке-экскурсоводу! И она кивнула мне с улыбкой понимания: «Да, это — Марлен Дитрих!»
Признаюсь, я был в легком шоке.
А когда девушка рассказала мне историю этой фотографии, пришел в шок настоящий…
Потому что оказалось, что на том самом втором вечере Дитрих в ЦДЛ, куда мы с Андроном не пошли, случилось нечто фантастическое для «новой» России!..
Итак, в конце концерта на сцену ЦДЛ вышел с поздравлениями и комплиментами большой новый начальник — из старых, конечно, кагэбэшников, — и любезно спросил у Дитрих: «Что бы еще вы хотели увидеть в Москве? Все, что угодно! Кремль, Большой театр?»
И недоступная богиня в миллионном колье вдруг тихо так ему сказала: «Я бы хотела увидеть знаменитого русского писателя Константина Паустовского. И поклониться ему. Это моя мечта и мой долг».
Сказать, что все присутствующие были ошарашены, — значит не сказать ничего! Мировая звезда — и какой-то Паустовский! Что за бред? Все зашептались. Начальник, тоже обалдевший сначала, опомнился первым, понял — с жиру бесятся! Ничего, и не такие странности видели и причуды у полоумных звезд!
И всех подняли на ноги, и к вечеру нашли этого самого Паустовского, уже полуживого, умирающего в дешевой больнице. Объяснили. Врачи запретили. Попросили. Отказался сам Паустовский. Потребовали. Не вышло. Пришлось, неумело с непривычки, умолять.
И вот в тот второй вечер при огромном скоплении народу на сцену ЦДЛ вышел, пошатываясь, высокий худой старик — и сияющая легендарная звезда Запада, гордая киношная валькирия, подруга Ремарка и Хемингуэя вдруг безо всяких слов, молча грохнулась перед ним на колени, а потом, схватив его руку, долго ее целовала и прижимала к своему лицу, залитому абсолютно некиношными слезами. Зал замер, как в параличе. И потом медленно, неуверенно, оглядываясь, как бы стыдясь чего-то, начал медленно вставать. И тут чей-то негромкий женский голос выкрикнул что-то потрясенно-невнятное — и зал сразу как прорвало бешеным водопадом рукоплесканий!
А потом потрясенного Паустовского усадили в кресло, и, когда блестящий от слез зал, отбив ладони, затих, Марлен Дитрих тихо объяснила, что прочла она в жизни книг как бы немало, но самым большим литературным потрясением в ее жизни стал рассказ советского писателя Константина Паустовского «Телеграмма», который она случайно прочитала в немецком переводе в каком-то сборнике рекомендованных немецкому юношеству рассказов. И, утерев последнюю, совсем уж бриллиантовую слезу, Марлен сказала, очень просто:
«С тех пор я чувствовала как бы некий долг — поцеловать руку писателя, который это написал. Сбылось! Я счастлива, что успела это сделать»…
Вот, собственно, и вся история.
Ох, как же часто мы обманываемся насчет Запада! И как трудно иногда разглядеть за безумным блеском недоступной звезды отзывчивое, трепетно бьющееся человеческое сердце. Доброе и отзывчивое. Которого не разглядела в матери дочь Марлен…
А вообще, как же это чудно — успеть заплатить долг!
Слава богу, модная среди отбросов олигархата фраза «Я никому ничего не должен!» выходит из моды — даже в России.
Все моднее быть честным.
И, возможно, скоро станет модным вообще иметь некий долг.
А исполнить его — еще моднее.