Твою квартиру будем продавать!
Достал бумаги, молвил без сомненья:
- Я всё продумал, мне доверься, мам...
Как только мы увидим улучшенья,
Отсюда сразу жить поедешь к нам,
Что скажешь тут? Он сын ей, кровь родная...
А внуки- ради них и стоит жить!
И подписала, не подозревая,
Как всё на самом деле обстоит.
Проходят дни, проходят и недели...
Сынка всё нет. И вряд ли он придёт.
Старушку утешали и жалели...
Но кто же и чего тут не поймёт?
А с каждым днём старушка всё слабеет
И по ночам всё чаще снится сон,
Как кашку по утрам сыночку греет,
Но плачет и не хочет кушать он.
И первые шаги сынка-милашки,
И слово, что сказал он в первый раз,
И первые царапины и шишки,
И детский сад, и школа- первый класс.
Врачи молчат, стараясь что есть силы
Хоть как-то ей страданья облегчить.
А родственники строго запретили
Старушке про диагноз сообщить.
Она не знает, что больница эта-
Не городской простой стационар,
Что шансов на поправку больше нету...
Но, для неё незнанье- не кошмар.
Табличка "Хоспис" на стене у входа
Ей ни о чём плохом не говорит.
На странные слова давно уж мода
И нужно ли кого за то винить?
Она не знает, что сынок исправно
Звонит врачам, в неделю раза два:
- Вы ж говорили- умирает... Странно,
Что до сих пор она ещё жива
Она жива. Она всё ждёт и верит,
Что сын придёт, обнимет, объяснит...
Откроются сейчас палаты двери,
Она же всё поймёт и всё простит...
С последних сил встаёт она с кровати
Держась за стенку, подойдёт к окну.
Насколько ей ещё терпенья хватит
Так верить безразличному сынку?
Она готова до конца стараться
И сил, что нет, она должна найти.
Вдруг он придёт? Она должна дождаться!
Придёт... Ну как он может не прийти?
Стоит и плачет... Ждёт от сына вести...
На небо лишь посмотрит невзначай
И теребит рукой нательный крестик-
Мол, подожди, Господь, не забирай...

Но без души одежда роли не играет.

Где добро, там свет, а как иначе?
Жизнь без милосердия пуста.
Если от чужого горя плачем,
Значит, не иссякла доброта.

Источник: http://mirpozitiva.ru

Из глушителя валил дым, и ничего не было видно.
- О господи! - огорчился Мейзлик. - Ну, как же мне
теперь найти машину? Бегать от шофера к шоферу и
спрашивать: "Это не вы переехали старуху?" Как тут быть,
скажите сами, любезнейший?
Полицейский почтительно и равнодушно пожал плечами.
- Осмелюсь доложить, у меня записан один свидетель. Но
он тоже ничего не знает. Он ждет рядом в комнате.
- Введите его, - мрачно сказал Мейзлик, тщетно стараясь
выудить что-нибудь в куцем протоколе. - Фамилия и
местожительство? - машинально обратился он к вошедшему, не
поднимая взгляда.
- Кралик Ян - студент механического факультета, -
отчетливо произнес свидетель.
- Вы были очевидцем того, как сегодня в четыре часа утра
неизвестная машина сбила Божену Махачкову?
- Да. И я должен заявить, что виноват шофер. Судите
сами, улица была совершенно пуста, и если бы он сбавил ход
на перекрестке...
- Как далеко вы были от места происшествия? - прервал
его Мейзлик.
- В десяти шагах. Я провожал своего приятеля из... из
пивной, и когда мы проходили по Житной улице...
- А кто такой ваш приятель? - снова прервал Мейзлик. -
Он тут у меня не значится.
- Поэт Ярослав Нерад, - не без гордости ответил
свидетель. - Но от него вы ничего не добьетесь.
- Это почему же? - нахмурился Мейзлик, не желая
выпустить из рук даже соломинку.
- Потому, что он... у него... такая поэтическая натура.
Когда произошел несчастный случай, он расплакался, как
ребенок, и побежал домой... Итак, мы шли по Житной улице,
вдруг откуда-то сзади выскочила машина, мчавшаяся на
предельной скорости...
- Номер машины?
- Извините, не заметил. Я обратил внимание лишь на
бешеную скорость и говорю себе - вот...
- Какого типа была машина? - прервал его Мейзлик.
- Четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, -
деловито ответил студент механик. - Но в марках я, понятно,
не разбираюсь.
- А какого цвета кузов? Кто сидел в машине? Открытая
или лимузин?
- Не знаю, - смущенно ответил свидетель. - Цвет,
кажется, черный. Но, в общем, я не заметил, потому что,
когда произошло несчастье, я как раз обернулся к приятелю:
"Смотри, говорю, каковы мерзавцы: сбили человека и даже не
остановились".
- Гм... - недовольно буркнул Мейзлик. - Это, конечно,
естественная реакция, но я бы предпочел, чтобы вы заметили
номер машины. Просто удивительно, до чего не наблюдательны
люди. Вам ясно, что виноват шофер, вы правильно заключаете,
что эти люди мерзавцы, а на номер машины вы - ноль внимания.
Рассуждать умеет каждый, а вот по-деловому наблюдать
окружающее... Благодарю вас, господин Кралик, я вас больше
не задерживаю.
Через час полицейский номер 141 позвонил у дверей поэта
Ярослава Нерада.
- Дома, - ответила хозяйка квартиры. - Спит.
Разбуженный поэт испуганно вытаращил заспанные глаза на
полицейского. "Что же я такое натворил?" - мелькнуло у него
в голове.
Полицейскому, наконец, удалось объяснить Нераду, зачем
его вызывают в полицию.
- Обязательно надо идти? - недоверчиво осведомился поэт.
- Ведь я все равно уже ничего не помню. Ночью я был
немного...
- Под мухой, - понимающе сказал полицейский. - Я знаю
многих поэтов. Прошу вас одеться. Я подожду.
По дороге они разговаривали о кабаках, о жизни вообще, о
небесных знамениях и о многих других вещах; только политике
были чужды оба. Так, в дружеской и поучительной беседе они
дошли до полиции.
- Вы поэт Ярослав Нерад? - спросил Мейзлик. - Вы были
очевидцем того, как неизвестный автомобиль сбил Божену
Махачкову?
- Да, - вздохнул поэт.
- Можете вы сказать, какая это была машина? Открытая,
закрытая, цвет, количество пассажиров, номер?
Поэт усиленно размышлял.
- Не знаю, - сказал он. - Я на это не обратил внимания.
- Припомните какую-нибудь мелочь, подробность, -
настаивал Мейзлик.
- Да что вы! - искренне удивился Нерад. - Я никогда не
замечаю подробностей.
- Что же вы вообще заметили, скажите, пожалуйста? -
иронически осведомился Мейзлик.
- Так, общее настроение, - неопределенно ответил поэт.
Эту, знаете ли, безлюдную улицу... длинную...
предрассветную... И женская фигура на земле... Постойте!
- вдруг вскочил поэт. - Ведь я написал об этом стихи, когда
пришел домой.
Он начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета,
конверты, измятые клочки бумаги.
- Это не то, и эго не то... Ага, вот оно, кажется. - И
он погрузился в чтение строчек, написанных на вывернутом
наизнанку конверте.
- Покажите мне, - вкрадчиво предложил Мейзлик.
- Право, это не из лучших моих стихов, - скромничал поэт.
- Но, если хотите, я прочту.
Закатив глаза, он начал декламировать нараспев:

Дома в строю темнели сквозь ажур,
Рассвет уже играл на мандолине.
Краснела дева
В дальний Сингапур
Вы уносились в гоночной машине.
Повержен в пыль надломленный тюльпан.
Умолкла страсть Безволие... Забвенье
О шея лебедя!
О грудь!
О барабан и эти палочки -
трагедии знаменье!

- Вот и все, - сказал поэт.
- Извините, что же все это значит? - спросил Мейзлик. -
О чем тут, собственно, речь?
- Как о чем? О происшествии с машиной, - удивился поэт.
- Разве вам непонятно?
- Не совсем, - критически изрек Мейзлик. - Как-то из
всего этого я не могу установить, что "июля пятнадцатого
дня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер
такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену
Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена
в городскую больницу и находится в тяжелом состоянии". Обо
всех этих фактах в ваших стихах, насколько я мог заметить,
нет ни слова. Да-с.
- Все это внешние факты, сырая действительность, - сказал
поэт, теребя себя за нос. - А поэзия - это внутренняя
реальность. Поэзия - это свободные сюрреалистические
образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете? Это те
зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен
проникнуться читатель. И тогда он поймет, - укоризненно
закончил Нерад.
- Скажите пожалуйста! -воскликнул Мейзлик - Ну, ладно,
дайте мне этот ваш опус. Спасибо. Итак, что же тут
говорится? Гм... "Дома в строю темнели сквозь ажур..."
Почему в строю? Объясните-ка это.
- Житная улица, - безмятежно сказал поэт. - Два ряда
домов. Понимаете?
- А почему это не обозначает Национальный проспект? -
скептически осведомился Мейзлик.
- Потому, что Национальный проспект не такой прямой, -
последовал уверенный ответ.
- Так, дальше: "Рассвет уже играл на мандолине..."
Допустим. "Краснела дева..." Извиняюсь, откуда же здесь
дева?
- Заря, - лаконически пояснил поэт.
- Ах, прошу прощения. "В дальний Сингапур вы уносились в
гоночной машине"?
- Так, видимо, был воспринят мной тот автомобиль, -
объяснил поэт.
- Он был гоночный?
- Не знаю. Это лишь значит, что он бешено мчался.
Словно спешил на край света.
- Ага, так. В Сингапур, например? Но почему именно в
Сингапур, боже мой?
Поэт пожал плечами.
- Не знаю, может быть, потому, что там живут малайцы.
- А какое отношение имеют к этому малайцы? А?
Поэт замялся.
- Вероятно, машина была коричневого цвета, - задумчиво
произнес он. - Что-то коричневое там непременно было.
Иначе откуда взялся бы Сингапур?
- Так, - сказал Мейзлик. - Другие свидетели говорили,
что авто было синее, темно-красное и черное. Кому же
верить?
- Мне, - сказал поэт. - Мой цвет приятнее для глаза.
- "Повержен в пыль надломленный тюльпан", - читал далее
Мейзлик. - "Надломленный тюльпан" - это, стало быть, пьяная
побирушка?
- Не мог же я так о ней написать! - с досадой сказал
поэт. - Это была женщина, вот и все. Понятно?
- Ага! А это что: "О шея лебедя, о грудь, о барабан!" -
Свободные ассоциации?
- Покажите, - сказал, наклоняясь, поэт. - Гм... "О шея
лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки"... Что бы все это
значило?
- Вот и я то же самое спрашиваю, - не без язвительности
заметил полицейский чиновник.
- Постойте, - размышлял Нерад. - Что-нибудь подсказало
мне эти образы... Скажите, вам не кажется, что двойка
похожа на лебединую шею? Взгляните.
И он написал карандашом "2".
- Ага! - уже не без интереса воскликнул Мейзлик. - Ну,
а это: "о грудь"?
- Да ведь это цифра три, она состоит из двух округлостей,
не так ли?
- Остаются барабан и палочки! - взволнованно воскликнул
полицейский чиновник.
- Барабан и палочки... - размышлял Нерад. - Барабан и
палочки... Наверное, это пятерка, а? Смотрите, - он
написал цифру 5. - Нижний кружок словно барабан, а над ним
палочки.
- Так, - сказал Мейзлик, выписывая на листке цифру "235".
- Вы уверены, что номер авто был двести тридцать пять?
- Номер? Я не заметил никакого номера, - решительно
возразил Нерад. - Но что-то такое там было, иначе бы я так
не написал. По-моему, это самое удачное место? Как вы
думаете?

Через два дня Мейзлик зашел к Нераду. На этот раз поэт
не спал. У него сидела какая-то девица, и он тщетно пытался
найти стул, чтобы усадить полицейского чиновника.
- Я на минутку, - сказал Мейзлик. - Зашел только сказать
вам, что это действительно было авто номер двести тридцать
пять.
- Какое авто? - испугался поэт.
- "О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки!" -
одним духом выпалил Мейзлик. - И насчет Сингапура
правильно. Авто было коричневое.
- Ага! - вспомнил поэт. - Вот видите, что значит
внутренняя реальность. Хотите, я прочту вам два-три моих
стихотворения? Теперь-то вы их поймете.
- В другой раз! - поспешил ответить полицейский
чиновник. - Когда у меня опять будет такой случай, ладно?

1928

Старый Мозе довольно долго размышлял над тем, что ему делать с существом, а потом еще какое-то время набирался храбрости, хотя многие, не задумываясь, признали бы, что храбрости у него было хоть отбавляй. Но тут нужна была храбрость безрассудная. Мозе приблизился к раненому существу и опустился рядом с ним на колени. Хотя смотреть на существо было тяжко, в его отталкивающем безобразии таилось какое-то неизъяснимое обаяние — словно оно притягивало н себе именно потому, что было настолько. отвратительно. И от него исходило совершенно ужасное, ни с чем не сравнимое зловоние.

Однако Мозе не был неженной. С тех пор как около десяти лет назад умерла его жена, он жил в полном одиночестве на своей запущенной ферме, и его методы ведения хозяйства служили пищей для злословия окрестных кумушек. Раз в год, если у него доходили руки, он выгребал из дома груды мусора, но остальное время ни и чему не притрагивался.

Поэтому исходивший от существа запах смутил его меньше, чем того можно было ожидать. Но зато Мозе смутил вид существа, и он не сразу решился прикоснуться к нему, а когда, собравшись наконец с духом, сделал это, то очень удивился. Он ожидал, что существо окажется либо холодным, либо скользким, а может быть, и тем и другим одновременно. Но ошибся. Оно было на ощупь теплым, твердым и чистым — Мозе словно прикоснулся к зеленому стеблю кукурузы.

Просунув под раненого руку, он осторожно вытащил его из зарослей орешника и перевернул на спину, чтобы взглянуть иа его лицо. Лица у него не было. Верхняя часть туловища кончалась утолщением, как стебель цветком, хотя тело существа вовсе не было стеблем, а вокруг этого утолщения росла бахрома щупалец, которые извивались, точно черви в консервной банке. И тут-то Мозе чуть было не повернулся и не бросился бежать.

Но он выдержал.

Страх сковал его н вызвал приступ тошноты, а когда ему почудилось, что жалобный вой издают черви, стадо еще страшнее.

Мозе был упрям. Только упрямый человек мог тянуть такую жалкую ферму. Упрямый и ко многому равнодушный. Но, конечно, не к страдающему живому существу.

Наконец, пересилив себя, он поднял существо на руки, и в этом не было ничего особенного, потому что оно весило мало. Меньше, чем трехмесячный поросенок, прикинул Мозе.

С существом на руках он стал взбираться по лесной тропинке наверх, и дому, и ему показалось, что запах стал слабее.

Существо теперь несколько успокоилось и выло значительно тише. И хотя Мозе не был в этом уверен, иногда ему казалось, будто оно прижимается н нему, как прижигается и взрослому испуганный и голодный ребенок. Старый Мозе вышел к постройкам и немного постоял во дворе. соображая, куда ему отнести существо — в дом или в сарай. Ясно, что сарай был самым подходящим для него местом, ведь существо не было человеком — даже в собаке, или кошке, или больном ягненке было больше человеческого, чем в нем.

Однако колебался Мозе недолго. Он внес его в дом и положил в кухне около плиты на то подобие ложа, которое он называл кроватью. Он аккуратно и бережно распрямил существо, накрыл его грязным одеялом и, подойдя и плите, принялся раздувать огонь.

Потом он придвинул к кровати стул и стал пристально, с глубоким интересом разглядывать свою находку. Существо уже почти совсем утихло и казалось гораздо спокойнее, чем в лесу. Мозе с такой нежностью подоткнул его со всех сторон одеялом, что и сам удивился. Ему захотелось узнать, какие из его припасов годились бы существу в пищу. Но если бы он и знал это, то все равно не смог бы покормить существо, таи как у того, видимо, не было рта.
— Но тебе не о чем беспокоиться,— сказал он.— Раз уж я принес тебя в дом, все будет в порядке. Хоть я и не больно-то в этом разбираюсь, но все, что мне по силам, я для тебя сделаю.

День уже клонился к вечеру, и, выглянув в окно, Мозе увидел, что коровы, которых он давеча искал, вернулись домой сами.
— Мне нужно подоить коров и еще кое-что сделать по хозяйству,— сказал он существу, лежавшему на кровати,— но это недолго. Я скоро приду.

Старый Мозе подбросил в плиту дрова, чтобы в кухне было тепло, еще раз заботливо подоткнул одеяло, взял ведра для молока и пошел в сарай.

Он покормил овец, свиней и лошадей и подоил коров. Собрал яйца и запер курятник. Накачал бак воды.

Потом он вернулся в дом.

Мозе взглянул на лежавшее в постели существо. Судя по его виду, оно вроде бы находилось в прежнем состоянии. Будь это больной ягненок или теленок, Мозе сразу смекнул бы, хуже ему или лучше, но это существо было совсем иным. Тут он был бессилен.

Он приготовил себе немудреный ужин, поел и опять задумался над тем, как бы покормить существо. И как ему помочь? Он принес его в дом, согрел его, но это ли было нужно такому существу, или следовало сделать для него что-то другое? Он не знал.

Мозе подумал было, не обратиться ли и кому-нибудь за помощью, но от одной мысли, что придется просить о помощи, даже не зная, в чем она должна заключаться, ему стало тошно. Потом он представил себе, каково было бы ему самому, если бы, измученный и больной, он очутился в неведомом, далеком краю и никто не мог бы ему помочь из-за того, что там не знали бы, что он такое.

Это заставило его наконец решиться, и он отправился н телефону. Но кого ему следует вы­звать — доктора или ветеринара? Он остановился на докторе, потому что существо находилось в доме. Если бы оно лежало в сарае, Мозе позвонил бы ветеринару.

Это была местная телефонная линия, и слышимость никуда не годилась, а поскольку к тому же сам Мозе был глуховат, он пользовался телефоном довольно редко. Временами он говорил себе, что телефон не лучше других новшеств, которые только портят людям жизнь, и десятин раз грозился выбросить его. Но теперь он был рад, что не сделал этого.

Телефонистка соединила его с доктором Бенсоном, и оба они не очень-то хорошо слышали друг друга, но в результате Мозе все-таки удалось объяснить доктору, кто звонит и что ему нужна его помощь, и доктор обещал приехать.

С некоторым облегчением Мозе повесил трубку и постоял немного просто так, ничего не делая, как вдруг его поразила мысль, что в лесу могут быть другие такие же существа. Он понятия не имел, кто они, что они могут здесь делать, куда держат путь, но было совершенно очевидно, что тот, на кровати, был каким-то чужестранцем, прибывшим из очень далеких мест. И разум подсказывал, что таких, как он, может быть несколько, ведь в дальней дороге одиноко и любой человек — или любое другое живое существо — предпочтет путешествовать в компании.

Мозе снял с крючка фонарь и, тяжело ступая, вышел за дверь. Он спустился по тропинке к лесу. Продираясь сквозь кустарник и высоко подняв фонарь, чтобы осветить площадь побольше, Мозе осмотрел то место, где нашел существо, но там никого не оказалось.

Однако он нашел кое-что другое — нечто вроде огромной птичьей клетки, сплетенной из толстых металлических прутьев. Клетка запуталась в густом кусте орешника. Он попытался вытащить ее, но она не сдвинулась с места.

Он оглянулся, чтобы посмотреть, откуда она попала сюда. Ему удалось разглядеть наверху сломанные ветви деревьев, а над ними в вышине холодно сияли звезды.

Мозе ни на минуту не усомнился в том, что существо, лежавшее сейчас на его постели около плиты, явилось сюда в этом невиданном плетеном сооружении. Он немного подивился, но не стал особенно вдумываться, ведь вся эта история казалась настолько сверхъестественной, что он сознавал, мак мало у него выло шансов найти ей какое-нибудь разумное объяснение.

Он пошел назад и дому и едва успел задуть фонарь и повесить его на место, как послышался шум подъезжающей машины.

Когда доктор подошел к двери, он несколько рассердился, увидев стоящего на пороге старого Мозе.
— Вы что-то не похожи на больного,— сварливо произнес он.
— А я и не болен,— сказал Иозе.
— Тогда зачем вы мне позвонили?
— У меня в доме кое-кто заболел,— ответил Мозе.— Надеюсь, вы сумеете помочь ему. Я бы сам попробовал, да не знаю как.
Доктор вошел, и Мозе закрыл за ним дверь.
— У вас тут что-нибудь протухло? — спросил доктор.
— Нет, это оно так воняет. Сперва было совсем худо, но теперь я уже немного привык.

Доктор заметил на кровати существо и направился к нему. Старый Мозе услышал, как доктор словно бы захлебнулся, и увидел, что он, напряженно вытянувшись, замер на месте. Потом доктор нагнулся и стал внимательно разглядывать лежавшее перед ним существо.

Наконец он выпрямился и повернулся к Мозе. Видимо, только безграничное изумление помешало ему в тот момент окончательно выйти из себя.
— Мозе! — взвизгнул он,— Что это такое?
— Сам не знаю,— сказал Мозе.— Я нашел его в лесу, ему было плохо, оно стонало, и я не смог его там оставить.
— Вы считаете, что оно болеет?
— Я знаю это,— сказал Мозе.— Ему немедленно нужно помочь. Боюсь, что оно умирает.
Доктор снова повернулся к кровати, откинул одеяло и пошел за лампой. Он оглядел существо со всех сторон, боязливо потыкал его пальцем и издал языком тот таинственный щелкающий звук, который умеют делать одни лишь доктора.
Потом он снова прикрыл существо одеялом и отнес на стоя лампу.
— Мозе,— произнес он,— я ничего не могу для него сделать.
— Но ведь вы же доктор!
— Я лечу людей, Мозе. Мне неизвестно, что это за существо, но это не человек. Я даже приблизительно не могу определить, что с ним. А если бы мне все-таки удалось поставить диагноз, я не знал бы, как его лечить, не причиняя вреда. Я даже не уверен, что это — животное. Многое говорит за то, что это — растение.

Потом доктор спросил Мозе, как он нашел существо, и Мозе объяснил. Но он ни словом не обмолвился про клетку, потому что сама мысль о ней казалась настолько фантастической, что у не­го просто язык не повернулся рассказать о ней. Достаточно скверно, что он вообще нашел это существо и принес его в дом.
— Вот что я вам скажу,— произнес доктор.— Это ваше существо не известно ни одной из земных наук. Сомневаюсь, видели ли когда-нибудь на Земле что-либо подобное. Лично я не знаю, что оно из себя представляет, и не собираюсь ломать себе над этим голову. На вашем месте я связался бы с Мэдисонским университетом. Может, там кто-нибудь и сообразит, что это такое. В любом случае им будет интересно ознакомиться с ним. Они непременно захотят его исследовать.

Мозе подошел к буфету, достал коробку из-под сигар, почти доверху наполненную серебряными долларами, и расплатился с доктором. Добродушно подшучивая над его эксцентричностью, доктор опустил монеты в карман.

Мозе с редким упрямством держался за свои серебряные доллары.
— В бумажных деньгах есть что-то незаконное,— говорил он.— Мне нравится трогать серебро и слушать, как оно позвякивает. В нем чувствуется сила.

После ухода доктора Мозе пододвинул к кровати стул и сел.

Он смотрел на лежавшее в постели существо, и в нем внезапно вспыхнула почти безумная надежда на то, что оно выздоровеет и будет жить с ним. Теперь, когда его клетка так покорежена, ему, быть может, волей-неволей придется остаться. И Мозе надеялся, что так оно и будет, ведь уже теперь в доме не чувствовалось прежнего одиночества.

Сидя на стуле между плитой и кроватью, Мозе вдруг понял, как здесь раньше было одиноко. Пока не умер Тоусер, было еще не так плохо. Он попробовал заставить себя взять другую собаку, но не смог. Потому что не было на свете собаки, которая могла бы заменить Тоусера, и даже сама попытка найти другого пса казалась ему предательством. Он, конечно, мог бы взять кошку, но тогда он стал бы слишком часто вспоминать жену; она очень любила этих животных, и до самой ее смерти в доме всегда путались под ногами две-три кошки.

С тех пор он остался один. Один на один со своей фермой, своим упрямством и серебряными долларами. Доктор, как и все остальные, считал, что, кроме как в стоявшей в буфете коробке из-под сигар, у Мозе больше серебра не было. Но ни одна живая душа не знала о существовании старого железного котелка, доверху набитого монетами, который он спрятал под досками пола в гостиной. Мозе много бы отдал, чтобы посмотреть на лица соседей, если бы им удалось это пронюхать.

В конце концов старый Мозе так и заснул, сидя на стуле, с опущенным на грудь подбородком.

Когда он проснулся, в предрассветном мраке слабо мерцала на столе лампа, догорали в плите дрова, а пришелец был мертв.

Его смерть не вызывала сомнений. Существо похолодело и вытянулось, а поверхность его тела стала жесткой и уже начинала высыхать — так с концом роста засыхает под ветром в поле стебель кукурузы.

Мозе прикрыл его одеялом и, хотя было еще рано начинать обычную работу по ферме, вышел и стал работать при свете фонаря.

После завтрака он согрел воды, умылся и побрился — впервые за много лет он брился не в воскресенье. Потом он надел свой единственный приличный костюм, пригладил волосы, вывел из гаража старый полуразвалившийся автомобиль и поехал в город.

Он отыскал Эба Деинисона, городского клерка, который был одновременно секретарем кладбищенской ассоциации.
— Эб,— сказал Мозе,— я хочу купить участок земли на кладбище.
— Но у вас же есть участок,— запротестовал Эб.
— Так то семейный участок,— возразил Мозе.— Там хватит места только длят меня и Молли.
— А зачем же вам еще один? — спросил Эб.
— Я нашел кое-кого в лесу,— сказал Мозе.— Я принес его домой, и прошлой ночью он умер. Я хочу похоронить его.
— Если вы нашли а лесу покойника, вам надо бы сообщить об этом следователю или шерифу,— предостерег Эб.

Купив участок, Мозе отправился в похоронное бюро Альберта Джонса.
— Эл,— сказал он,— мой дом посетила смерть. Покойник не из здешних мест, я нашел его в лесу. Не похоже, чтобы у него были родственники, и я должен позаботиться о похоронах.
— А у вас есть свидетельство о смерти? — спро­сил Эл.
— Нет, у меня нет его.
— Вы обращались к врачу?
— Прошлой ночью заезжал док Бенсон.
— Он должен был выдать вам свидетельство. Придется ему позвонить.
Он соединился с доктором Бенсоном и, потолковав с ним немного, стая красный как рак. Наконец он раздраженно хлопнул трубкой и повернулся к Мозе.
— Мне неизвестно, что вы там пытаетесь провернуть,— кипя от злости, набросился он на Мо­зе,— но док говорит, что этот ваш покойник вовсе не человек. Я не занимаюсь погребением кошек, или собак, или...
— Это не кошка и не собака.
— Плевать я хотел на то, что это такое. Для того, чтобы я взялся за устройство похорон, мне нужен человек.

Мозе вышел из похоронного бюро и медленно заковылял на холм, где стояла единственная в городе церковь.
Он нашел пастора в кабинете.
— Пастор,— произнес Мозе,— я хочу рассказать вам все, как было, с начала до конца.— И он рассказал.— Я не знаю, что то за существо,— добавил он.— Сдается мне, что этого не знает никто. Но оно скончалось, и его нужно похоронить честь по чести, а у меня с этим ничего не получается. Мне нельзя похоронить его на кладбище, и придется, видно, подыскать для него местечко на ферме. Вот я и думаю, не согласились бы вы приехать, чтобы сказать пару слов над могилой?

Пастор погрузился в глубокое размышление.
— Мне очень жаль, Мозе,— произнес наконец он.— Думаю, что это невозможно. Я далеко не уверен в том, что церковь одобрит подобный поступок.
— Пусть это не человеческое существо,— сказал старый Мозе,— но ведь оно тоже тварь божья.
Пастор еще немного подумал и даже высказал кое-какие соображения вслух, но в результате все-таки пришел к выводу, что не может этого сделать.

Мозе спустился по улице к тому месту, где он оставил свою машину, и поехал домой, по дороге размышляя о том, какие же попадаются среди людей скоты.

Вернувшись на ферму, он взял кирку и лопату, вышел в сад и там в углу вырыл могилу. Потом он отправился в гараж за досками, чтобы сколотить для существа гроб, но оказалось, что последние доски он уже употребил на починку свинарника.

Мозе вернулся в дом, и в поисках простыни, которую за неимением гроба он хотел использовать вместо савана, перерыл комод, стоявший в одной из задних, уже много лет пустующих комнат. Простыни он не нашел, но зато обнаружил старую белую льняную скатерть. Он решил, что сойдет и это, и отнес ее на кухню.

Мозе откинул одеяло, взглянул на мертвое существо, и у него словно комок подкатил к горлу: он представил, в каком тот умер одиночестве и в какой дали от родины, и в его последний час рядом с ним не было ни одного подобного ему существа. И оно было совершенно голым, ни клочка одежды, ни вещей, ничего, что оно могло бы оставить после себя на память.

Он расстелил скатерть на полу возле кровати, поднял существо на руки, положил на нее. И как раз тогда он заметил на его теле карман — если это было карманом — нечто вроде щели с клапаном в самом центре той части тела, которая могла быть его грудью. Он провел сверху рукой по карману. В нем прощупывалось что-то твердое. Он долго сидел, скорчившись, около трупа, не зная, как ему быть.

Наконец он просунул в щель пальцы и вытащил находившийся в кармане предмет. Это был шарик, чуть побольше теннисного мяма, сделанный из дымчатого стекла или из какого-то похожего на стекло материала. Сидя на корточках, он долго глядел на этот шарик, потом встал и пошел к окну, чтобы получше рассмотреть его.

В шарике не было ничего особенного. Это был обыкновенный шарик из дымчатого стекла, на ощупь такой же шершавый и мертвый, как само тело существа.

Мозе покачал головой и положил шарик туда, где нашел его. Он вынес мертвое существо в сад и опустил в яму. Торжественно став в головах у могилы, он произнес несколько приличествующих случаю слов и закидал могилу землей.

Сперва он собирался насыпать над могилой холмик и поставить крест, но в последнюю минуту передумал. Ведь теперь поналезут любопытные. Молва облетит всю округу, и эти типы будут приезжать сюда и искать могилу, в которой он похоронил найденное им в лесу существо.

Уже перевалило за полдень, и он проголодался, но не стал прерывать работу, потому что еще не все сделал. Он отправился на луг, поймал Бесс, запряг ее в телегу и спустился в лес.

Он привязал Бесс к застрявшей в кустах клетке, и лошадь вытащила ее оттуда наилучшим образом. Потом Мозе погрузил клетку на телегу, привез на холм, затащил в гараж и спрятал в самом дальнем его углу около горна.

Покончив с этим, он впряг Бесс в плуг и перепахал весь сад. Теперь никому не удалось бы обнаружить место, где он вырыл могилу.

Как раз тогда, когда он уже кончая пахать, подкатила машина и из нее вылез шериф Дойли. Шериф был человеком весьма сладкоречивым, но не из тех, кто любит тянуть волынку. Он сразу приступил к делу.
— Я слышал,— сказал он,— что вы нашли кое-что в лесу.
— Так оно и есть,— согласился Мозе.
— Говорят, что будто бы это существо умерло в вашем доме.
— Шериф, вы не ослышались.
— Мозе, мне хотелось бы взглянуть на него.
— Ничего не выйдет. Я похоронил его. И не скажу где.
— Мозе,— сказал шериф,— мне не хочется причинять вам неприятности, но вы нарушили закон. Нельзя же подбирать в лесу людей и без всякого закалывать их, когда им вдруг вздумается умереть в вашем доме.
— Вы говорили с доком Бенсоном? Шериф кивнул.
— Он сказал, что ничего подобного никогда раньше не видел. Что это был не человек. А раз так, мне кажется, что вам тут делать нечего. Если это был не человек, значит, не совершено никакого преступления против личности. А если существо никому не принадлежало, здесь нет и преступления против собственности. Ведь никто пока что не заявлял на него свои права, верно?
Шериф поскреб подбородок.
— Никто. Может, это к так. А где это вы изучали законы?
— Я никогда не изучал никаких законов. Я вообще никогда ничего не изучал. Я просто здраво рассуждаю.
— Док что-то толковал про ученых из университета — будто они могут захотеть взглянуть на него.
— Ну и что, шериф,— сказал Мозе.— Это существо откуда-то явилось сюда и умерло. Не знаю, откуда оно пришло и что это было такое, да и знать не желаю. Для меня это было просто живое существо, которое очень нуждалось в помощи. Когда все вы отказались похоронить его как положено, я сам сделал все, что в моих силах. Больше мне сказать нечего.
— Ладно, Мозе,— произнес шериф,— пусть будет по-вашему.

Он повернулся и прошествовал обратно к машине. Стоя около запряженной в плуг старой Бесс, Моэе смотрел ему вслед. Пренебрегая правилами, шериф повел машину на большой скорости,— видно, он здброво рассердился.
Всю ночь напролет в доме было одиноко. На следующий день после полудня, когда Мозе пахал поле под кукурузу, приехал репортер и, дойдя рядом со стариком до конца борозды, завел разговор. Мозе не очень-то понравился этот репортер. Поэтому Мозе прикусил язык и мало что сказал ему.

Через несколько дней появился какой-то человек из университета и показал Мозе статью, которую написал репортер, вернувшись с фермы. Статья высмеивала Мозе.
— Я очень сожалею,— сказал профессор.— Эти газетчики — народ безответственный. Я бы не стал слишком принимать и сердцу то, что они пишут.
— А мне все равно,— сказал Мозе.
Человек из университета забросал его вопросами и особо подчеркнул, как для него важно взглянуть на то, что осталось от существа.
Но Мозе только покачал головой.
— Оно покоится в мире,— сказал он.— Я не потревожу его.

И человек, негодуя, впрочем, вполне сохраняя достоинство, удалился.

В течение нескольких дней мимо проезжали какие-то люди, любопытные бездельники заглядывали на ферму, появился и кое-кто из соседей, которых Мозе не видел уже несколько месяцев. Но разговор у него был со всеми короткий, так что вскоре они оставили его в покое, и он продолжал обрабатывать свою землю, а в доме по-прежнему было одиноко.

Однажды, работая в саду, он обнаружил, что над могилой из земли показалось какое-то растение. Оно выглядело очень странно, и первым побуждением Мозе было вырвать его.

Однако он передумал, потому что растение заинтересовало его. Он никогда ничего похожего не видел и решил дать ему хотя бы немного подрасти и посмотреть, что это такое. Это было плотное мясистое растение с толстыми темно-зелеными закрученными листьями.

Жизнь на ферме шла своим чередом; приостановилась работа на кукурузном поле, и начался покос, а в саду тем временем продолжало расти неведомое растение, которое теперь начало принимать определенную форму. Старый Мозе не поверил своим глазам, обнаружив однажды, какие оно принимает очертания, и простаивал долгие вечерние часы в саду, разглядывая растение и спрашивая себя, не выживает ли он из ума от одиночества.

В одно прекрасное утро он увидел, что растение ждет его у двери. Ему, конечно, полагалось бы удивиться, на самом же деле этого не произошло, потому что он жил рядом с растением, вечерами смотрел на него, и, хотя он даже самому себе не осмеливался признаться, в глубине души он сознавал, что это было такое.

Ведь перед ним стояло существо, которое он нашел в лесу, молодое и полное жизни.

Все же оно было не совсем таким, как прежде. Мозе стоял, всматриваясь в существо, и видел те едва уловимые новые черты, которые можно было бы объяснить разницей между стариком и юношей либо между отцом и сыном.
— Доброе утро,— сказал Мозе, не чувствуя ничего необычного в том, что он заговорил с ним.— Я рад, что ты вернулся.

Стоявшее во дворе существо не ответило ему. Но это не имело никакого значения: Мозе и не ждал, что оно отзовется. Значение имело только то, что ему теперь было с кем разговаривать.
— Я ухожу, мне нужно сделать кое-что по хозяйству,— сказал Мозе.— Если хочешь, пойдем вместе.
Оно побрело за ним по пятам, наблюдая, как он хозяйничает, и Мозе беседовал с ним, что было несравненно приятнее, чем беседовать с самим собой.

За завтраком он поставил ему отдельную тарелку и пододвинул к столу еще один стул, но оказалось, что существо не могло воспользоваться стулом, так как его тело не сгибалось.

И оно не ело. Сперва это огорчило Мозе, ибо он был гостеприимным хозяином, но потом он решил, что такой рослый и сильный юнец соображает достаточно, чтобы самому позаботиться о себе, и что ему, Мозе, видимо, не стоит особенно беспокоиться об удовлетворении жизненных потребностей существа.

После завтрака они с существом вышли в сад. Как того и следовало ожидать, растения там уже не было. На земле лежала лишь опавшая, сморщенная оболочка, тот внешний покров, что служил стоявшему рядом с ним существу колыбелью.

Оттуда он отправился в гараж, и существо, увидев клетку, стремительно бросилось к ней. Потом оно повернулось к Мозе и словно бы сделало умоляющий жест.

Мозе подошел и клетке, взялся рунами за один из погнутых прутьев, а существо, стоявшее рядом, тоже схватило щупальцами этот же прут, и они вместе начали распрямлять его. Но безуспешно. Им, правда, удалось чуточку разогнуть его, но этого было недостаточно, чтобы вернуть пруту первоначальную форму.

Они стояли и смотрели друг на друга, хотя слово «смотрели» вряд ли подходило для этого случая, поскольку у существа не было глаз и смотреть ему было нечем. Оно как-то непонятно двигало конечностями, и Мозе никак не мог уразуметь, что ему нужно. Потом существо легло на пол и показало ему, как прутья клетки прикреплялись к ее основанию.

Через некоторое время Мозе сообразил, как действует механизм крепления, но объяснить, почему он действует именно таким образом, он бы не смог.

Вначале нужно было нажать на прут с определенной силой, прикладывая ее под точно определенным углом, и прут слегка поддавался. Затем следовало снова нажать на него, опять-таки прикладывая строго определенное количество силы под другим углом, и прут поддавался еще немного. Это делалось трижды, и в результате прут отсоединялся от клетки, хотя, видит бог, ничем нельзя было объяснить, почему это так получается.

Мозе развел в горне огонь, подбросил угля и принялся раздувать огонь мехами, а существо неотрывно следило за его действиями. Но когда он взял прут, собираясь сунуть его в огонь, существо стало между ним и горном и не подпустило к огню. Тогда Мозе понял, что ему нельзя было — или не полагалось — нагревать прут перед тем, как распрямить его, и он, не задумываясь, принял это как должное. Ведь существо наверняка лучше знает, как это следует делать, сказал он себе.

И, обойдясь без огня, он отнес холодный прут на наковальню и начал выпрямлять его ударами молота, а существо в это время пыталось показать ему, какую нужно придать пруту форму. Эта работа заняла довольно много времени, но в результате прут был распрямлен именно так, как того желало существо.

Мозе казалось, что им придется здорово повозиться, пока они вставят прут обратно, но он мгновенно скользнул на место. Потом они вытащили другой прут, и теперь дело пошло быстрее, потому что у Мозе уже появилась сноровка.

Потребовалось полных четыре дня, чтобы распрямить молотом прутья клетки, и все это время трава оставалась некошеной.

Однако Мозе нисколько не тревожился. У него теперь было с кем поговорить, и его дом покинуло одиночество.

Когда они вставили прутья на место, существо проскользнуло в клетку и занялось какой-то ди­ковинной штукой, прикрепленной к потолку, которая своим видом напоминала корзинку. Наблюдая за ним, Мозе решил, что корзинка была чем-то вроде панели управления.

Существо явно расстроилось. Разыскивая что-то, оно обошло весь гараж, но, как видно, его поиски не увенчались успехом. Оно вернулось к Мозе, и в его жестах опять были отчаяние и мольба. Мозе показал ему железо и сталь; порывшись в картонке, где он держал гвозди, зажимы, втулки и прочий хлам, он извлек из нее кусочки латуни, меди и даже алюминия, но существу нужно было не это.

И Мозе обрадовался — ему было немного стыдно за это чувство, но тем не менее он обрадовался. Потому что ему было ясно, что, когда клет­ка будет исправлена, существо покинет его. По своей натуре он просто не мог помешать существу чинить клетку или отказать ему в помощи.

Но сейчас, когда оказалось, что, видимо, починить клетку невозможно, он почувствовал, что очень этому рад.

Теперь существу придется остаться с ним, и ему будет с кем разговаривать, а в его доме больше не станет так одиноко. Как было бы чудесно, подумал он, снова иметь кого-то рядом. А это суще­ство было почти таким же хорошим товарищем, как Тоусер.

На следующее утро, когда Мозе готовил завтрак, он потянулся на верхнюю полку буфета за овсянкой, задел руной коробку из-под сигар, и она по­летела на пол. Коробка упала набок, крышка раскрылась, и доллары раскатились по всей кухне.

Уголком глаза Мозе заметил, как существо кинулось за одним из них в погоню. Схватив монету и не выпуская ее, оно повернулось к Мозе, и из клубка червей на его макушке послышалось какое-то дребезжание.

Оно нагнулось, сгребло еще несколько монет и, прижав их к себе, исполнило нечто вроде джиги, и сердце Мозе упало, когда до него вдруг дошло, что существо настойчиво искало именно серебро.

И Мозе опустился на четвереньки и помог существу собрать остальные доллары. Они сложили их обратно в коробку из-под сигар, и Мозе, взяв коробку, отдал ее существу.

Оно приняло коробку, высыпало из нее доллары на стол и разложило их аккуратно столбиками;

Мозе видел, что оно было глубоко разочаровано.

Существо явно давало понять, что ему нужны еще монеты. Вот столько столбиков, показало оно, и каждый столбик должен быть вот такой высоты.

Мозе словно громом сразило. Он подумал о тех остальных долларах, которыми был набит железный котелок, спрятанный под полом в гостиной,— это единственное, что у него оставалось, если не считать существа. И если он отдаст доллары, существо получит возможность починить клетку и тоже покинет его.
— Уж это я никак не могу для тебя сделать,— сказал старый Мозе.— Я ведь сделал все, что только может ожидать одно живое существо от другого, кем бы оно ни было. Я нашел тебя в лесу, согрел тебя и дал тебе кров. Я старался помочь тебе, а когда у меня с этим ничего не получилось, я по крайней мере защитил тебя от всех этих лю­дей, и я не вырвал тебя, когда ты вновь начал расти. Неужели ты ждешь, что я буду делать тебе добро вечно?

Но это ни к чему не привело.

Мозе встал из-за стола и пошел в гостиную, а существо двинулось следом за ним. Мозе поднял доски, вытащил котелок, и существо, увидев его содержимое, обрадовалось.

Они отнесли монеты в гараж, и Мозе, раздув в горне огонь, поставил на него котелок и начал плавить эти с таким трудом накопленные деньги.

Временами ему казалось, что он не в состоянии довести эту работу до конца, но он все-таки справился с ней.

Существо вынуло из клетки корзинку, поставило ее рядом с горном, зачерпнуло железным ковшиком расплавленное серебро и стало лить его в ячейки корзинки, осторожно придавая серебру молотком нужную форму.

На это ушло много времени, потому что работа требовала большой точности, но в конце концов все было сделано, а серебра почти не осталось. Существо внесло корзинку в клетку и укрепило ее на место.

Уже вечерело, и Мозе пришлось уйти, чтобы заняться кое-какими хозяйственными делами. Он был почти уверен, что существо вытащит из гаража клетку и что, когда он вернется домой, он его уже там не застанет. И Мозе старался разжечь в себе чувство обиды за его эгоизм — ведь существо только брало, не думая ничем отплатить ему и, насколько он мог судить, даже не пытаясь поблагодарить его. Но, несмотря на все свои усилия, он так и не обиделся.

Выйдя из сарая с двумя ведрами молока, он увидел, что существо ждет его. Оно последовало за ним в дом и все время держалось поблизости, и Мозе пытался беседовать с ним. Но душа его не лежала к разговору. Он ни на минуту не мог забыть, что существо уйдет от него, и радость общения с ним была отравлена ужасом перед грядущим одиночеством.

В эту ночь, когда он лежал в постели, на него нахлынули удивительные мысли: он представил себе другое одиночество, еще более страшное, чем то, которое он когда-либо знавал на этой заброшенной ферме: ужасное, беспощадное одиночество межзвездных пустынь, мятущееся одиночество того, кто ищет во вселенной какое-то место или живое существо, и хотя их туманные образы лишь едва вырисовываются в сознании, он обязательно найдет то, к чему стремится, и это самое важное.

Никогда ему не приходили в голову такие странные мысли, и внезапно он понял, что это вовсе не его мысли, а того, другого, что был с ним рядом в комнате.

Напрягая всю свою волю, он попытался встать, но не смог. На мгновение он приподнял голову, но тут же уронил ее обратно на подушку и крепко заснул.

На следующее утро, когда Мозе позавтракал, оба они пошли в гараж и вытащили во двор клетку. И это таинственное неземное сооружение стояло там в холодном и ярком свете зари. Существо подошло к клетке и начало было протискиваться между двумя прутьями, но, остановившись на полпути, вылезло обратно и подошло к старому Мозе.
— Прощай, друг,— сказал Мозе.— Я буду скучать по тебе.

У него как-то странно защипало глаза. Существо протянуло ему конечность, и, хватив ее, Мозе почувствовал, что в ней был зажат какой-то предмет, нечто круглое и гладкое, перешедшее теперь в руку Мозе.

Быстро подойдя к клетке, существо проскользнуло между прутьями. Оно потянулось к корзинке, внезапно что-то вспыхнуло, и клетка исчезла.

Мозе одиноко стоял на заднем дворе, уставившись на место, где уже не было клетки, и вспоминая, что он чувствовал или думал — или слышал — прошлой ночью, лежа в постели.
Должно быть, существо уже там, в черном, безысходном одиночестве межзвездных далей, где оно снова ищет какое-то место, или вещь, или живое существо, которое не дано постичь человеческому разуму.

Мозе медленно повернулся, чтобы захватить из дому ведра и пойти обратно в сарай доить коров.

Тут он вспомнил о предмете, который держал в руке. И поднял к лицу все еще крепко стиснутый кулак. Он разомкнул пальцы — на его ладони лежал маленький дымчатый шарик, точно такой же, как тот, что он нашел в складке-кармане похороненного им в саду существа. С той только разницей, что первый шарик был мертвым и матовым, а в этом мерцал живой отблеск далекого огня.

Глядя на него, Мозе ощутил в душе такое необыкновенное счастье и покой, какие ему редко случалось испытывать раньше — словно его окружало множество людей и все они были друзьями.

Он прикрыл шарик рукой, а счастье не уходило—и это было совершенно непонятно, ведь ничем нельзя было объяснить, почему он счастлив. Существо в конце концов покинуло его, все его деньги пропали, и у него не была друзей, но, несмотря ни на что, ему было хорошо и радостно.
О
н положил шарик в карман и проворно зашагал к дому за ведрами для молока. Сложив трубочкой заросшие щетиной губы, он принялся насвистывать, и надо сказать, что уже давным-давно у него даже в мыслях не было посвистеть.

Может быть, он счастлив потому, подумал он, что, прежде чем исчезнуть, существо все-таки остановилось, чтобы пожать ему на прощание руку?

А что касается подарка, то каким бы он ни был чепуховым, основная ценность его заключалась в том простом чувстве, которое он пробудил. Прошло много лет с тех пор, как кто-либо удосужился сделать Мозе подарок.

В бесконечных глубинах вселенной было одиноко и мрачно без Спутника. Кто знает, когда еще удастся обрести другого?
Б
ыть может, он поступил неразумно, но старый дикарь был таким добрым, таким неловким, трогательным и так хотел помочь. А тот, чей путь далек и стремителен, должен путешествовать налегке. Ему больше нечего было дать.

3. Если кому-то плохо, вы сразу это увидите. – Всем нам бывает и больно, и страшно, и плохо. Просто некоторые научились это скрывать куда лучше других. Вы не знаете, что происходит за закрытыми дверями их души, а потому осуждать людей лишь по тому, что вы видите – напрасная трата времени и сил. Если у вас есть время обсуждать и осуждать других людей, у вас, пожалуй, слишком много свободного времени. Лучше направьте его на что-то достойное.

4. Жизнь должна идти определенным образом, и никак иначе. – Никто не может навредить сильнее, чем мы сами. Но нанеся своей душе рану, мы же можем ее и исцелить – для этого порою достаточно не стесняться своих мыслей, и быть реалистом. Ведь у нас всегда есть выбор, как ответить на те ситуации, с которыми сталкивает нас жизнь. Так что откажитесь от нереалистичного образа в вашей голове, под который вы пытаетесь подогнать вашу жизнь, и начните воспринимать ее такой, какая она есть. Меняйте то, что поддается изменениям, меняйте свой взгляд на то, что нельзя изменить, и продолжайте двигаться вперед.

5. Вы должны быть похожи на кого-то другого. – Когда вы перестаете сравнивать себя с другими людьми, неважно, настоящими или вымышленными, и когда вы перестаете сравнивать себя с другими версиями себя самих (по большей части существующих лишь в нашей голове), лишь тогда вы начинаете жить спокойно – и лишь в этом покое нет абсолютно ничего иллюзорного.

6. По-настоящему отличной жизнью живут лишь немногие избранные.– Если каждое утро бы будете просыпаться со словами «Сегодня меня ждет отличный день», и засыпать, понимая, насколько же он был хорош… Лишь тогда, однажды, спустя многие годы, вы сможете, вспоминая о былом, улыбнуться и сказать: «Моя жизнь была просто отличной».

7. Нам не нужны нелегкие времена. – Порою для того, чтобы обрести счастье, нужно пройти через подлинный ад. Порою для того, чтобы встретиться с нужными людьми, вы должны избавиться от тех, кому не место в вашей жизни. Порою для того, чтобы понять, что такое быть сильным, вы должны почувствовать слабость. Иногда нужно почувствовать, как ваша душа раскалывается на части, чтобы обрести нерушимую целостность. Порою, чтобы найти того единственного человека, с кем можно прожить весь остаток жизни, нужно пройти через толпы людей. Порою нам приходится встречать с распростертыми объятьями как хорошее, так и плохое, зная, что в конечном итоге и то, и другое несет нам бесценный опыт.

8. Быть сильным – значит не чувствовать боли. – На деле сильные люди – это те, кто чувствуют боль, принимают ее, учатся на ней всему, чему могут, а затем преодолевают ее. Суть силы – в решимость попросить о передышке, пролить слезы, отряхнуться, а после вернуться на ринг, чтобы драться так, как вам еще никогда не приходилось.

9. Ложь «во благо» — это нормально. – Прежде, чем говорить «Я тебя люблю», почувствуйте любовь. Будьте действительно благодарны, благодаря кого-то. Чувствуйте раскаянье, извиняясь. Поверьте – когда ваши слова бывают подкреплены подлинным чувством, они проникают в самую глубину сердца других людей.

10. Мечты – напрасная трата времени. – Величайшие дары – те, которые не видны глазам, но чувствуются сердцем. То, что мы видим, лишь малая часть того, что возможно. Воображение – это умение заглянуть за горизонт, представить себе то, что очень важно для нас, но пока скрыто от взора. Где-нибудь и когда-нибудь вас непременно ждет нечто невероятное – если вашей мечты окажется достаточно, чтобы его заполучить.

4.Контроль над разумом. Для достижения успеха нужно научиться контролировать свой разум, не давать ему верить в то, что вы не можете с чем-то справиться, а наоборот, заставить его поверить в успех. Интересно, что такая вещь, как образование, при этом не играет роли, главное, чтобы мозг работал интенсивно, подсказывая пути выхода из трудных ситуаций.

5.Самовнушение. «Заставьте работать на себя глубины вашего сознания — и вы добьетесь поразительных результатов. Помогите подсознанию чувствами» Самовнушение — это своеобразный центр контроля, через который человек по своей воле может включать в подсознание желательные для него мысли. Н. Хилл убедительно доказывает, что человек может стать господином над собой и своим окружением, потому что он обладает силой влияния на свое подсознание.

6.Перестаньте оглядываться на прошлое. Из прошлого нужно выбрать только приятные и полезные моменты, поскольку неудач не бывает только у тех, кто ничего не делает. Успех всех великих людей приходил к ним только потому, что они не концентрировались на неудачах, а шли дальше. Н. Хилл считал, что, когда мы думаем о неудачах, мы притягиваем неудачи, а когда об успехе — притягиваем успех.

7.Делайте больше, чем можете. Американцы говорят: если вы устали, пройдите еще одну милю. Когда мы делаем больше своих возможностей, мы освобождаем свой мозг от ограничивающих препятствий. Добивается успеха тот, кто каждой мыслью и каждым действием стремится к чему-то большему.

8.Освободитесь от страхов. Большинство людей при первом признаке неудачи готовы сразу же отказаться от своих целей и намерений. Настойчивые же люди одолевают любые трудности и всегда побеждают. Даже неудачи помогают им, потому что каждая неудача несет зерно благоприятного в будущем хода вещей. Настойчивость — это состояние нашего сознания, поэтому его можно культивировать, развивая в себе ясность намерений, желание, уверенность в себе, определенность планов, тщательный анализ, сотрудничество, силу воли, привычку (самое сильное лекарство от страха — это многократное проявление смелости). Почему же миллионы людей пренебрегают возможностями проявлять настойчивость? Н. Хилл считает, что эти люди боятся неудачи, боязнь критики у них перевесила желание успеха. Чтобы реализовать свои желания, необходимо избавиться от страхов. Только тогда человек сможет открыться жизни.

9.Власть над деньгами. Когда мы внутренне слишком привязаны к деньгам или постоянно стремимся к тому, чтобы заработать больше денег, мы теряем равновесие и в результате лишаемся жизненного благополучия. Когда мы уверены в себе и правильности того, что делаем, мы зарабатываем гораздо больше денег, чем когда мечемся, пытаясь заработать больше и больше.

10.Делитесь своим богатством. Здесь проявляется более общий принцип человеческих отношений — «делай добро»: благополучие, которым мы делимся с кем-либо, создает еще большее благополучие. Чем больше мы отдаем, тем больше получаем взамен. Кроме денег, существует множество вещей, которыми можно поделиться, например, любовь, знание, мысли, доброта.

11.Здоровое «Эго». В этом принципе прослеживается явное влияние психоаналитического подхода. Наши способности и индивидуальность заключены в нашем «Эго», т.е. разумной силе, которая помогает человеку защитить себя. Все зависит от того, как мы влияем на него. «Эго» уверенное в себе, способно совершать чудеса. Поэтому необходимо укрепить эту уверенность. Кроме того, важно определить, как наше «Эго» выражается лучше всего. Например, рисовать или говорить, вместо того чтобы писать.

12.Мозговой центр нужен для того, чтобы скоординировать идеи двух или более людей, объединенных стремлением к определенной цели. Не стоит рассчитывать только на свой разум.

13.Решение. Из 25 000 историй неудач Н. Хилл сделал вывод, что чем крупнее дело, тем опаснее нерешительность. Например, по его наблюдениям, все люди, которые достигли успеха, принимали решения на лету, но крайне медленно и осторожно их меняли. А все без исключения неудачники похожи друг на друга в противоположном: они крайне медленно принимали решения, зато меняли их часто и быстро. Принятое решение не надо делать достоянием многих людей. Лучше никого не посвящать в свои дела, за исключением членов вашей «мозговой группы».

14.Тайна секса и сублимации. Это тоже имеет большое значение для достижения успеха, поскольку сексуальная энергия — один из важнейших видов человеческой энергии. Сублимация — это превращение сексуальной энергии в какую-нибудь другую. Самых значительных результатов добиваются люди с высоко развитым сексуальным чувством, особенно если они овладели искусством сублимации.

15.Ничто не имеет значения. Если посмотреть на землю с высоты полета птицы многие предметы сливаются. Так и события, происходящие с нами, с глобальной перспективы, например, с точки зрения истории всего человечества, не имеют никакого значения. И в этом смысле нам нечего бояться, можно освободиться от всех страхов и идти по жизни смело и уверенно.

16.Сила веры в успех. Вера — это катализатор всех умственных способностей. Н. Хилл считает, что из всех положительных эмоций наиболее сильными являются чувства веры и любви, а также сексуальное чувство. Действуя все вместе, они создают эффект «объемного» видения и подключают подсознательное к созданию того образа, к которому стремятся мысли.

17.Шестое чувство. С помощью шестого чувства человек предупрежден о надвигающихся опасностях, равно как и извещен о шансах, которые нельзя упускать. Это чувство опирается на воображение. Можно вообразить конкретных людей, которые достигли успеха, и обратиться к ним за советом, можно с помощью самовнушения и воображения повлиять на черты своего характера и т.д. Отправная точка любого достижения — страстное желание.

Милые,очень милые люди живут в этом городе,они такие мирные и добрые, кому же на руку нужна была такая боль, такое горе, кто же рядом с ними ходил, кто вынашивал это зловещую идею - убить ни в чем неповинных мирных жителей и и гостей их Великого города?
Я искренне скорблю, я плачу и я, как честный человек и как гражданка моей страны, прошу прощение за ту людскую ненависть у всех, кто пострадал от рук террористов в этот трагический день в Петербурге, у всех их близких и родных, за зло, которое должно и будет наказано в любом случае...

Я не хочу, чтоб думала ты днем.
Пусть день перевернет все кверху дном,
окурит дымом и зальет вином,
заставит думать о совсем ином.
О чем захочешь, можешь думать днем,
а ночью — только обо мне одном.

Услышь сквозь паровозные свистки,
сквозь ветер, тучи рвущий на куски,
как надо мне, попавшему в тиски,
чтоб в комнате, где стены так узки,
ты жмурилась от счастья и тоски,
до боли сжав ладонями виски.

Молю тебя — в тишайшей тишине,
или под дождь, шумящий в вышине,
или под снег, мерцающий в окне,
уже во сне и все же не во сне —
весенней ночью думай обо мне
и летней ночью думай обо мне,
осенней ночью думай обо мне
и зимней ночью думай обо мне.

1960

Упокойтесь с Миром, мы будем помнить Вас, Евгений Александрович Евтушенко...

The Dutch, Swedes, Fins and Danish are some of the most individualist nations on planet earth. Their motto "Help yourself, so help you God" shows how much they take fate into their own hands and rely on themselves in any work related situation. Finances, economics, household accountability and money matters are all subject to the idea that people should take care of themselves to the greatest extent possible. Whoeverismoreassertivewinsthegains.

This sharply differs from the Russian (Orthodox) idea where the family counts and then the community, but to a much lesser extent the individual. Family ties are stronger, but individual choices and opportunities to excel and achieve much less common. It's understandable that this frustrates or even frightens foreigners who need to navigate in such assertive surroundings, if they want to achieve and successfully integrate themselves.

To all those who are about to take this huge step and want to make a living outside their cultural home zone, always remember:

You have already taken the biggest step and are about to start a new life. You have explored the surroundings and need to become familiar with the mechanisms how life works and functions abroad. You can easily deal with the cultural aspect by consciously reflecting your life circumstances and reminding yourself of the cultural framework[what do you mean? Could you paraphrase?]. (= Keep it consciously in mind = remember this at all times) The main thing is that you are comfortable with your life situation. If you have a supportive partner, his or her understanding and support will help you immensely. You only need to do one thing: address it. Speak and talk about it. Allworksout.

Best of luck to all you expats and international couples!

Российская и «западная» культуры сильно отличаются во многих отношениях.

Обычно сложности коммуникации, представлены в двух форматах:

Культура

Личностные факторы (мужчина-женщина, богатый-бедный, ведущий активный образ жизни – домосед)

Далее следует несколько идей и комментариев по поводу культурных аспектов, которые зачастую упускаются, вводят в заблуждение или недопонимаются.

«Запад» представляет из себя гетерогенную зону с как минимум тремя культурными центрами: Католический юг и центр Европы (Португалия, Испания, Франция, Италия, а также южная Германия, Австрия, Чехия, Польша и другие.) Католические регионы характеризуются сильными социальными узами и яркой общественной жизнью, которая обычно превосходит семью как институт. Ситуация в России (и других православных странах) совершенно иная. Семья здесь является главной ячейкой общества.

Явным контрастом выступает «Протестантский Север», в который часто по ошибке включают Соединенное Королевство.

Голландцы, шведы, финны и датчане – одни из самых индивидуалистических наций на планете. Их девиз «Помоги себе сам, тогда Бог тебе поможет» показывает насколько настойчиво они берут судьбу в свои руки и надеются на собственные силы в любой ситуации. Финансовые, экономические, а так же вопросы по дому – все предполагают, что люди должны заботиться о себе сами во всех возможных ситуациях. Наиболеенаходчивыйполучаетвсё.

Это сильно отличается от российской (православной) идеи, суть которой заключается в том, что на первом месте идет семья, затем общество, и только потом уже индивид. Семейные узы выражены гораздо сильнее, но право собственного выбора и возможности преуспеть в жизни менее превалируют. Понятно, что это приводит в смятение или порой даже пугает иностранцев, которым нужно ориентироваться в данной обстановке, чтобы достигать их целей и успешно интегрироваться.

Все, кто планирует сделать этот огромный шаг и начать жить за пределами своей культурной родины, всегда помните:

Вы уже сделали самый сложный шаг и скоро начнете новую жизнь. Вы знаете многое, однако, стоит уделить больше внимания тому, как именно протекает жизнь за границей. Вы можете легко справиться с культурными различиями, посвятив себя новой среде. Главное – чтобы Вы были довольны своей жизненной ситуацией. Если у Вас есть человек, оказывающий поддержку и понимающий Вас, это в значительной степени поможет Вам. Единственное, что Вам нужно сделать – это обсудить данные трудности. Все разрешится.

Всем Вам дорогие сограждане и международные пары желаю большого успеха!